доктор Берестов желал сейчас одного: убить негодяя. Каковы бы ни были резоны против этого.

Макс подошел к Настасье и забрал у неё дробовик.

— Пойди — приляг, — сказал он ей.

Настасья — всё еще бледная после свалившихся на неё злоключений — опустилась на широкую, почти квадратную кровать и укрылась гостиничным пледом. А Гастон пристроился рядом на ковре. На Макса пес взирал со странным выражением: со смесью узнавания и недоверия. Пока он явно его дичился, и Макс не хотел торопить ньюфа. Один раз тому уже пришлось пережить подобный стресс: изменение своего хозяина. Так что — рано или поздно Гастон должен был признать его и в этом новом облике.

Макс выдвинул кресло и сел так, чтобы видеть всю спальню гостиничного номера целиком. «Лев Толстой» при этом словно бы сам собой шевельнулся в его руке, а правый висок Макса полыхнул болью.

— А откуда у тебя деньги, Ивар? — вдруг подала голос рыжая Сюзанна; это вопрос явно занимал все её мысли.

— Ивар теперь — мертвое безликое существо, — сказал ей Розен, но рыжая будто и не услышала его.

— Зря я тебя откачал, — раздумчиво проговорил Макс; сам того не осознавая, он уже прикидывал: будет ли слышен глухой хлопок «Льва Толстого» в соседних номерах?

— Может, и зря, — подала голос Настасья со своей кровати. — Он, похоже, еще и с колберами якшается. Уж больно быстро он устроил трансмутацию Сюзанны. Да и сейчас у него при себе капсула с экстрактом какой-то бабки. Он грозился, что преобразит меня в неё.

Голос Настасьи немного отвлек Макса от мыслей об убийстве, и он чуть повернул к ней голову, не выпуская из поля зрения двоих пленников.

Настасья не глядела на него. Она вообще старалась на него не глядеть после их объятий и поцелуя на собачьей площадке. Но, если Макс какое-то время не смотрел в её сторону, а потом вдруг поворачивался к ней, то неизменно ухватывал самый краешек её взгляда, который она тут же от него отводила. Вероятно, этот взгляд предназначался вовсе не ему: взгляд, полный нежности и невероятной боли. Не имел он права на такие взгляды Настасьи. И всё равно — его так и тянуло встретиться с ней глазами, прикоснуться к ней хотя бы мысленно.

— Я эту капсулу видел, — кивнул Макс.

Она, вместе с несколькими другими вещами из карманов сенатора, лежала сейчас на журнальном столике рядом с громоздким проводным телефонным аппаратом. Одна из отобранных у сенатора вещей и являлась тем резоном, из-за которого Макс не должен был эту гниду убивать.

— Я думаю, нам следует сдать этих двоих вместе с их капсулой конфедератской полиции, — сказала Настасья. — Там наверняка заинтересуются ими обоими.

Однако у Макса имелись иные планы. Иные — даже по отношению к тому, чтобы разнести несостоявшемуся насильнику голову выстрелом из «Льва Толстого».

— Мы, конечно, можем передать их полиции, — сказал Макс. — Но, возможно, у этого ушлепка имеется нечто, что может нам с тобой пригодиться.

— Полагаю, это у вас с Настасьей Филипповной есть нечто, что могло бы всем пригодиться, — бесцеремонно заявил Розен. — И я имею в виду не только ваш блестящий интеллект, милостивый государь.

Сенатор со своей формальной немецкой вежливостью продолжал, невзирая ни на что, говорить Максу «вы».

— Заткнись, Розен, — сказал Макс; он только теперь вспомнил, что Настасья говорила ему про какой-то диск, и пожалел, что не расспросил девушку о нем, пока была такая возможность.

Но добрый пастырь затыкаться не собирался. И про блестящий интеллект Макса он упомянул, как оказалось, совсем не в ироническом смысле.

— Ваше лицо раньше выглядело иначе, — сказал он. — И я мог бы и не догадаться, кто вы. Однако кое-что мне помогло. — Розен повернулся к Настасье: — Та записка, которую я вам показал — вы ведь соврали, что её написал ваш дед.

От ярости висок Макса снова ожгло болью: эта падаль Розен обращался на «вы» — как ни в чем не бывало! — и к Настасье. И это — после всего, что он сделал и не успел сделать с ней! Макс даже не сразу уразумел, о какой записке сенатор ведет речь. А тот продолжал вещать:

— Я знаю руку вашего деда: видел его записи в университет. И тот адрес написал не он. Однако почерк мне всё же показался знакомым. И я вспомнил, откуда. Трансмутация на почерке не сказывается. А в сенате Балтсоюза еще в 1977 году выступал именитый гость — генетик Максим Берестов. Он приезжал в Ригу вместе со своим коллегой Денисом Молодцовым и его отцом, который ту поездку и организовал. И господин Берестов лично для меня надписал тогда свою книгу — «Перерождение мира».

Макс не смог вымолвить ни слова, когда Розен с выжидательным выражением уставился на него. Так что, не дождавшись никакой реакции, сенатор снова обратился к Настасье:

— Я эту книгу частенько перечитывал после… ну, неважно, после чего. И хорошо запомнил почерк автора: он был очень характерным. Точь-в-точь как в той записке, где значились имя и адрес: Берестов Алексей Федорович, Москва, улица Большая Никитская… И никто, кроме вашего друга, мнимого хакера, вам эту записку дать не мог. Так что прошу любить и жаловать: перед вами — Берестов Максим Алексеевич, собственной персоной.

5

Макс быстро глянул на Настасью — ожидая увидеть ужас на её лице. Но нет: юная красавица даже бровью не повела. Заявление Розена вовсе не сразило её наповал — на что тот явно рассчитывал.

Заметно разочарованный, сенатор обратился уже к самому Максу:

— Именно вы в ответе за нынешний общемировой бардак!

Макс видел, как изгибались тонкие губы остзейского немца, когда тот произносил эти слова. И как натягивалась на скулах его кожа с отросшей седоватой щетиной. Но сами слова Розена едва расслышал: он изо всех сил сосредоточивал внимание на мельчайших деталях внешнего облика сенатора, чтобы не позволить разуму упустить контроль над руками — не застрелить эту падаль прямо сейчас.

И тут Настасья повернулась к Максу:

— Когда Розен обыскивал мои вещи, то нашел записку, которую ты мне передал. Ту, где указано имя твоего отца: Берестов Алексей Федорович. И показал её мне. Я сама её не разворачивала — пусть даже мне и хотелось. Но вот что удивительно, Макс. — (Она впервые назвала его по имени после того, как увидела в новом облике). — Это имя — Алексей Берестов — упоминал и мой дедушка. Он, кстати, никогда не верил слухам о том, что ты умер. И частенько говорил, что хотел бы отправиться в